Тихонов Н.Т. Виталий Митрофанович Дорофеев - первый заведующий кафедрой теории авиационных двигателей

>> 60-летие СГАУ >> От КуАИ до СГАУ: сборник очерков в формате pdf >> От КуАИ до СГАУ: сборник очерков в формате HTML >> Содержание

Тихонов Н.Т.

Когда мне предложили написать статью в юбилейный сборник о Виталии Митрофановиче, я согласился с радостью. Однако, когда начал работать над статьёй, быстро понял сложность взятой на себя работы. Дело в том, что, как и подавляющее большинство россиян, я никогда не задумывался о целесообразности ведения дневника или хотя бы записей основных событий своей жизни, поэтому всё написанное ниже сделано по памяти с очевидной коррекцией временного влияния. Описываю личность моего, ныне покойного учителя, как она мне представлялась. Отсюда частое описание событий, участником и свидетелем которых я был.

Автор прекрасно понимает, что читателей интересует образ В.М. Дорофеева, а не личность автора очерка. Однако из-за отсутствия опыта в журналистике и умения найти форму изложения, исключающую субъективное восприятие описываемой личности, в очерке довольно часто автор дает свое восприятие личности В.М. Дорофеева.

Впервые я увидел В.М. Дорофеева в 1944 году: он начал читать нам, студентам 2-го факультета, курс теории поршневых двигателей. Ему тогда было 34 года, но нам он казался пожилым человеком: крупная фигура, явные залысины на голове, роговые очки, спокойная, неторопливая манера изложения человека, умудрённого жизнью.

Шёл третий год существования авиаинститута. Его студенты не были избалованы высококлассными преподавателями. Такие были довольно редки, и одним из них был Виталий Митрофанович. Его лекции старались не пропускать. Следить за смыслом излагаемого материала было нелегко. В то же время достаточно сильный голос, хорошая работа мелом на доске, глубочайшее знание предмета делали лекции очень интересными. Но всё слишком академично и ровно. Теперь мне абсолютно ясно, чего недоставало лекциям В.М. Дорофеева: он не чувствовал, что студентам хорошо понятно, а что понять очень трудно. Для него всё было очень просто. Но у лекций Виталия Митрофановича был такой плюс, который совершенно перекрывал некоторую сухость изложения, - примеры, подтверждающие излагаемый материал. Его примеры в подтверждение выводов некоторых разделов теории двигателей были, как правило, из практики его работы на испытательной станции авиамоторного завода. Они были столь убедительны и впечатляющи, что слушали мы их затаив дыхание. А очень многие из его примеров автор этих строк до сих пор (то есть более чем через полвека!) рассказывает на лекциях и всегда с успехом.

Глубокое знание теории двигателей, прекрасные практические примеры - это, безусловно, результат вдумчивой работы в моторной лаборатории Московского авиационного института под руководством крупного ученого, заведующего кафедрой теории авиационных двигателей профессора Квасникова А.В. и последующей работы на авиамоторном заводе имени Фрунзе в самом "горячем" его производстве - испытательной станции.

В те годы, когда Виталий Митрофанович читал нам лекции, он был сотрудником завода имени Фрунзе, его должность была заместитель начальника испытательной станции опытно-конструкторского бюро (ОКБ). С этим заводом он приехал в Куйбышев. Его короткие рассказы об испытаниях двигателей и о работе на испытательной станции были столь интересны, что автор этих строк по окончании института попросился на работу на испытательную станцию, где делал дипломную работу под руководством В.М. Дорофеева.

К моменту моего прихода на испытательную станцию Дорофеев В.М. был уже заместителем главного конструктора по экспериментальной работе. В то время видел я его редко, так как сменная работа и непрерывное пребывание в пультовой бокса обуславливали лишь случайные встречи со вторым лицом ОКБ. Но одна встреча оставила неизгладимое впечатление. Готовились к запуску и госиспытанию опытного двигателя, созданного ОКБ завода. Пришла на испытательную станцию государственная комиссия, в составе которой был и Виталий Митрофанович. На испытательной станции всегда сильный шум от работы двигателей на соседних стендах, поэтому разговаривают, сильно повышая голос (кричат), и жестикулируют. Начали запускать двигатель, а он не заводится! Стравили один баллон сжатого воздуха, второй! Начальник цеха к бригадиру: "В чём дело?" Реакция была неожиданной: "Уберите Дорофеева: мешает!" Не буду передавать подробности продолжения разговора, а поясню лишь, почему надо было убрать Виталия Митрофановича. Дело в том, что испытательная станция - чисто мужской коллектив, и русская речь в момент, когда что-то не ладится, пояснения не требует. Так вот, в присутствии Дорофеева ругаться стеснялись! Я долгие годы искал объяснение этому феномену. И нашёл его сравнительно недавно, читая книгу Дейла Карнеги "Как завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей". При чтении книги я вспомнил, что через много лет после описанного случая на испытательной станции, когда я занимал должность начальника отраслевой научно-исследовательской лаборатории, научным руководителем которой был Дорофеев, я видел, что каждого сотрудника лаборатории, включая молоденькую калькировщицу, он называл по имени и отчеству. При этом каждый ясно ощущал искреннее его уважение. И люди не хотели опускаться в его глазах, они хотели выглядеть достойными его уважения. Сам Виталий Митрофанович никогда ни при каких обстоятельствах не произносил нецензурных слов.

Прошли годы, я закончил аспирантуру у Виталия Митрофановича и был назначен начальником отраслевой лаборатории при кафедре теории двигателей. Через полтора-два месяца после моего пребывания в должности начальника мы с Виталием Митрофановичем обсуждали дела в лаборатории. А в тот период меня очень раздражали опоздания на работу некоторых сотрудников. Причём опаздывали люди, которые жили недалеко от института и не пользовались городским транспортом. Своё неудовольствие по поводу опозданий я высказал Виталию Митрофановичу. В то же время сказал, что мне неприятно начинать работу руководителя лаборатории с претензий к сотрудникам по поводу опозданий. Виталий Митрофанович согласился со мной и сказал, что этот вопрос он решит. На следующий день за десять минут до начала работы у входа в корпус стоял стол, за которым сидел Виталий Митрофанович и здоровался со всеми входящими. Потребовалось всего три таких утра, и опоздания прекратились. С опоздавшими он лишь любезно здоровался, но никому замечания не делал.

Виталий Митрофанович Дорофеев, по моему твёрдому убеждению, - учёный номер один нашего института. Ни до, ни после в институте учёного такого калибра не было и нет. Понимаю, что не все согласятся со столь крайним утверждением. Постараюсь это доказать. Вначале сошлюсь на высказывание крупнейшего учёного, физика Д. Томсона: "Из всех услуг, какие могут быть оказаны науке, величайшая из них - введение в обиход новых идей".

Теперь перечислим, какие научные идеи осваивались в нашем институте по инициативе Виталия Митрофановича.

- Меркулову А.П. в качестве темы диссертации он предложил исследование эффекта энергетического разделения струи - вихревого эффекта. По этой тематике институт стал ведущим в стране. Была открыта отраслевая лаборатория, созданные на базе вихревого эффекта холодильные машины мелкими сериями производились учебно-экспериментальным заводом института и продавались. Созданная научная школа по исследованию вихревого эффекта существует в университете и по сей день.

- Идея исследования и создания высокоэффективных малоразмерных жидкостных ракетных двигателей для систем управления космических кораблей. Созданные микроЖРД с различными величинами тяги и уникальные стенды для их исследования не имеют аналогов в мире. Научная школа исследователей и создателей микроЖРД широко известна не только в нашей стране, но и за рубежом.

- Идея исследования микротурбин. По этой теме защищены 3 докторские и 16 кандидатских диссертаций. Создана серия уникальных высокооборотных конструкций, которые мелкими сериями выпускались различными предприятиями. Научная школа по исследованию микротурбин признана научной общественностью страны.

- Если к этому добавить исследование плазменных струй, что на долгие годы стало основным научным направлением кафедры физики нашего института, исследование ракетных двигателей малых тяг с использованием твердого топлива, разработку систем проектирования двигателей с использованием ЭВМ, то станет ясно: В.М. Дорофеев существенно поднял научный потенциал не только кафедры теории двигателей, но и кафедр теплотехники и физики.

В докладе на расширенном собрании Президиума Академии наук СССР в 1943 году академик П.Л. Капица сказал: "Некоторые учёные имеют необходимую инженерную склонность, и тогда, конечно, эту счастливую случайность следует использовать". Великий физик считал это редким случаем. Ещё реже в одном человеке сочетаются три незаурядных таланта: учёного, инженера и организатора. Виталий Митрофанович Дорофеев был таким редким человеком.

Его талант учёного коротко уже отмечен. Теперь несколько слов о его инженерных наклонностях. Вначале чисто формально. Его должности на заводе - конструктор, старший конструктор, ведущий конструктор и заместитель главного конструктора. Пройдя такой путь, Виталий Митрофанович стал прекрасным конструктором. Под прямым руководством В.М. Дорофеева на базе многих результатов исследований были созданы не только экспериментальные образцы различных устройств, но организовывалось и их мелкосерийное производство (вихревые холодильники, ручные пневмошлифовальные машины, агрегатные головки станков, высокоструйные резаки).

Но вместе с тем Виталий Митрофанович был и хорошим организатором. Он умело подбирал сотрудников, быстро определял их наиболее целесообразное место в коллективе. В отраслевой лаборатории при кафедре он организовал небольшое конструкторское бюро и довольно мощную производственную группу. Это была твёрдая основа для создания и изготовления целого ряда уникальных установок для глубоких экспериментальных исследований.

У подавляющего большинства людей обычно есть какие-то увлечения, позволяющие дать отдых нервной системе и зарядку организму. Это рыбалка, охота, сбор грибов, театр, фотографирование, туризм, коллекционирование, спорт. Насколько я знаю, кроме работы, Виталия Митрофановича интересовали только книги. Весь смысл его жизни был в работе.

По скупым высказыванием Виталия Митрофановича, его сын не был источником большого числа положительных эмоций в жизни Виталия Митрофановича. Своё увлечение работой и глубокие знания техники он не передал сыну, так как их интересы были абсолютно разными.

Супруга Виталия Митрофановича, Рождественская Лидия Васильевна, преподавала в нашем институте на кафедре материаловедения. В группе, где учился автор этого очерка, она вела практические занятия. По своему темпераменту она была полной противоположностью мужу. Об их отношениях в семье ничего сказать не могу, так как ни разу не слышал от Виталия Митрофановича ни положительных, ни отрицательных высказываний о супруге.

К своей одежде он, по-видимому, относился философски и не очень уделял этому внимания. Не пользовался перчатками. В холодное время года ходил в демисезонном пальто, руки в карманах пальто, под мышкой левой руки небольшая папка.

Он умел слушать. Однако, если рассказывающий был, по его мнению, не прав или очень растягивал сообщение, а смысл был ему уже ясен, он вежливо, но твёрдо останавливал.

Речь его была чистая, ясная. При объяснениях он часто пользовался карандашом и бумагой. Рисунки всегда простые, чёткие и убедительные.

По своей натуре Виталий Митрофанович не любил конфликтов и всегда старался их погасить. Не помню, о чём и как шел разговор, но у меня на всю жизнь осталась в памяти его фраза: "Я никогда ни одного человека не ударил. Даже в детстве". В то же время у меня есть немало оснований утверждать, что смелости ему было не занимать. Те, кто выпускал на защиту диссертаций своих учеников, полагаю, оценят его смелость: выпустить на защиту своего аспиранта с диссертацией, в которой нет не только главы, но и строки обзора литературы, с объёмом диссертации со всеми приложениями в 113 страниц. И, что самое примечательное, ни разу он не высказал сомнения и по отсутствию обзора литературы, и по очень небольшому объёму диссертации. Я это твёрдо знаю, так как этим аспирантом был автор строк.

И это ещё не все. На основании длительного эксперимента я получил две зависимости по большим турбинам, которые не только шли вразрез с известными экспериментами, но и против здравого смысла. Виталий Митрофанович сказал, что это может быть только причиной ошибки измерения расхода рабочего тела из-за утечек. Я повторил эксперимент с многократной перепроверкой возможности утечек. Эксперимент занял более трёх месяцев при работе по 12 часов в день. Кривые легли так же, как при первом эксперименте. К этому времени я придумал гипотезу, объясняющую странное поведение кривых, и Виталий Митрофанович выпустил меня на защиту. Последний раз внимательно рассматривая злополучные кривые уже в публикации журнала "Авиационная техника", он задумчиво сказал: "Против лома нет приёма". Я уставился на него непонимающим взглядом, так как и поговорка такого стиля была для него необычна, да и смысл мне был абсолютно непонятен. На мой немой вопрос он также несколько задумчиво продолжил: "Эксперимент хорошо проведён и тщательно повторен. Все возражения могут быть только против объяснения, а не факта". Он был полностью прав. Защищался я в Казани. Заведующий кафедрой Казанского авиационного института профессор Жирицкий Г.С. был первым оппонентом. С профессором Жирицким Г.С. и коллективом кафедры я встречался дважды - на предзащите и на защите. О коллективе кафедры у меня до сих пор самые тёплые воспоминания. Но на предзащите злополучные кривые оказали действие на состав слушателей, как красный цвет на быка. Лишь Жирицкий Г.С., выслушав все горячие высказывания по поводу кривых и гипотезы, очень спокойно сказал: "Все отметили блестяще поставленный эксперимент, уникальность созданной установки. Следовательно, вы подтверждаете, что эксперимент дал такие необычные кривые. Вам не нравится гипотеза, но никто не предложил своего объяснения". Меня допустили до защиты, и вся кафедра "болела" за меня. Я хотел бы обратить внимание читателей на то, что оба крупных учёных мыслили одинаково - эксперимент всему голова.

Через несколько лет после защиты, уже работая со своим аспирантом, нам удалось найти причину странного поведения кривых и устранить эту аномалию. Однако эксперимент тогда был правилен, было неправильное соотношение двух геометрических размеров ступени, о чём тогда никто ещё ничего не знал.

Виталий Митрофанович был немногословен. Но логика его убеждений была часто необычной и на редкость эффективной, по крайней мере, для меня.

Вот несколько примеров.

Виталий Митрофанович говорит: "На этом эксперименте заканчиваем, оформляйте диссертацию". Я горячо доказываю ему, что надо сделать ещё такой и такой эксперименты, а по такому у меня всё уже подготовлено к проведению. Он не перебивает меня и, когда я "иссякаю", негромко и вопросительно: "А после защиты диссертации Вы не собираетесь заниматься наукой?"

Разозлённый глупостью и невоспитанностью (правильнее - хамством) одного из доцентов, иду к Виталию Митрофановичу и темпераментно говорю: "Да как же он, доцент, кандидат наук, учёный, может так разговаривать с кем бы то ни было и нести такую нелепицу!" Виталий Митрофанович очень деликатно прерывает мой монолог и говорит: "Николай Тихонович, я должен вам сказать, что учёная степень делает человека и глупее, и снижает уровень культуры". Неожиданный оборот сбивает меня с толку, я внимательно смотрю на него и с трудом начинаю соображать, что он шутит. Дальше с веселой хитринкой он доказывает, что занятие наукой не оставляет времени для чтения беллетристики, посещений театра, слушания музыки и человек черствеет и тупеет. Я смеюсь откровенно, он - лишь слегка.

Недовольный медленной работой снабженцев лаборатории, я часто сам добывал материал или инструмент, необходимый для эксперимента. Однажды, когда мой очередной снабженческий поход был неудачен, я пошел за помощью к Виталию Митрофановичу и, раздосадованный неудачей, сказал: "Виталий Митрофанович, я аспирант или снабженец...?" Не успеваю закончить фразу, и он очень умело перебивает меня вопросом: "А сколько процентов времени от общего вашего бюджета занимает снабжение?" Начинаю считать, как-то невольно успокаиваюсь и откровенно вру: "Сорок!" Виталий Митрофанович улыбается и говорит: "А у меня больше!" Я смеюсь, машу рукой и ухожу.

Высокоинтеллигентный и корректный в обращении с людьми, он при необходимости твердо брал инициативу в свои руки. При этом очень чутко воспринимал сложившуюся ситуацию. Всего один пример. Я, его аспирант, сдаю первый кандидатский экзамен - векторную алгебру. Для аспирантов нашего института этот предмет читал заведующий кафедрой математики строительного института Еремин. У меня были свои планы и я решил сдавать экзамен не в июне, как все, а в марте. Программу проштудировал основательно (первый кандидатский экзамен!). И вот комиссия в составе Еремина, Дорофеева и Бредихиной (преподавателя кафедры математики авиаинститута) размещается в свободной аудитории, и Еремин пишет на листе бумаги вопросы. Слежу за его записью и быстро соображаю, что на три написанных вопроса подготовка займет не менее двух часов. И тогда обращаюсь к комиссии с просьбой отвечать без подготовки. Еремин протестует (причины не знаю ни тогда, ни сегодня), но Виталий Митрофанович очень твёрдо (даже властно) говорит: "Не вижу препятствий, пусть отвечает без подготовки".

Надо отметить, что все аспиранты очень боялись Бредихину и ходили всякие слухи о её строгости при приеме кандидатских экзаменов. С листом чистой бумаги в руке я спросил, как мне сесть, чтобы всем было видно, что я пишу. На что Бредихина (мне показалось, ехидным голосом) сказала: "А вы пишите на доске". Я разозлился, как-то внутренне успокоился, а про себя подумал: "На доске хватит и на четыре часа!" Засёк время и, не очень спеша, начал писать на доске (у меня к тому времени уже был десятилетний стаж напряжённой педагогической работы). Через девять минут Бредихина ушла, что меня немного смутило, но я продолжал писать и объяснять. По прошествии 10 минут Виталий Митрофанович остановил меня вопросом: "Николай Тихонович, а нельзя ли сразу конец вывода?" Я коротко сформулировал и написал конечную формулу. Тотчас последовало второе предложение или, скорее, требование: "Николай Тихонович, пожалуйста, три минуты на второй вопрос". В глазах у него "прыгали весёлые зайчики"! Я ответил. Последовало уже чёткое требование: "И одна минута на третий вопрос". После моего ответа он попросил меня найти Бредихину.

Я хочу, чтобы читатели обратили внимание на два аспекта действий Виталия Митрофановича. Во-первых, он сразу разгадал моё желание растянуть ответ на часы и очень умело это разрушил. Его весёлые "чертики в глазах" явно говорили: "А вот и не вышло!" Во-вторых, он властно взял бразды руководства экзаменом в свои руки и ни на минуту их не выпускал.

Хочу коротко рассказать ещё об одной непростой ситуации начинающего свой путь в науке молодого человека, когда Виталий Митрофанович был также на стороне аспиранта.

Вскоре после моей защиты аспирантом Виталия Митрофановича стал Шадов В.П. Симпатичный, видный, холостой парень, женщины им очень интересовались, и он также к ним стремился. В середине второго года аспирантуры поступает жалоба на него в партком со стороны одной из "жертв". Последовало твёрдое решение парткома отчислить его из аспирантуры. Виталий Митрофанович был категорически против, но, понимая бессмысленность спора с парткомом (он не был членом партии), делает другое. Обращается к заведующему кафедрой теории двигателей Московского авиационного института (МАИ) профессору Квасникову А.В. (своему учителю, о котором он говорил только в превосходной степени!), и тот берет Шадова В.П. к себе в аспиранты. Шадов В.П. довольно быстро защитился и ... вскоре стал секретарем парткома МАИ.

Из приведённых примеров видно живое участие Виталия Митрофановича в судьбе аспирантов. Вместе с тем у меня есть все основания утверждать, что возиться с аспирантом или соискателем, писать за него статьи и главы диссертации, "натаскивать" его на защиту он считал недопустимым и категорически этого не делал на любой стадии аспирантуры. Не могу утверждать, что такая позиция абсолютно верная. Насколько мне известно, девять из десяти научных руководителей считают своим долгом взятого в аспирантуру человека довести до конца. С одними учениками руководитель растёт, другим - лишь отдает накопленное.

Для успешной научной деятельности надо иметь что-то от Бога. У Виталия Митрофановича от Бога был природный ум и феноменальная память. В сочетании с высокой работоспособностью и внутренней дисциплинированностью это обусловило его отличную учёбу и в школе, и в институте, и в аспирантуре. Измерение природного ума выполнить сложно, а вот примеров его редкой памяти можно привести достаточно. Приведу только один, который меня крайне удивил.

Как-то я рассказал Виталию Митрофановичу о том, что, когда преподавал в авиатехникуме, была студентка, которая отвечала, точно, слово в слово повторяя содержание конспекта. Я быстро выяснил, что она хорошо понимает содержание. После уроков я попросил её остаться и спросил, зачем она вызубривает текст? Она ответила, что не вызубривает, а, прочитав один раз, хорошо запоминает, и ей так проще отвечать. По моей просьбе она прочитала страницу какого-то журнала, что был под рукой, и повторила текст с одной ошибкой. Виталий Митрофанович спросил меня: "А разве это сложно?" Я ответил, что и пять строчек не могу запомнить. Тогда он взял журнал, прочитал вслух страницу, передал журнал мне и рассказал текст с двумя ошибками! Я удивлён был несказанно, а он был явно доволен и шутил: "Мне бы дьяконом быть и на память псалмы петь!"

При бесспорно огромном диапазоне технических интересов и успехов в освоении новых областей техники как-то трудно представить, что поступал-то Виталий Митрофанович в медицинский институт и поступил. Как же оказался в техническом? А дело было так: по его словам, вызвали его в райком комсомола и сказали: у тебя "пятерки" по математике и физике, а в политехническом недобор - пойдешь в политехнический. Сейчас молодые люди могут усомниться в таком варианте, но старшее поколение знает, что такое бывало. Искренне убежден: и в медицине он бы не затерялся.

Хочется особо отметить порядочность и честность Виталия Митрофановича. Всего один пример. Работая над кандидатской диссертацией, я долго не мог найти пути обобщения богатого экспериментального материала и как-то неожиданно нашёл удачное обобщение с использованием эталона (вариант теории подобия). Виталий Митрофанович заинтересовался. Порекомендовал написать статью в "Авиационную технику". Рукопись читал несколько дней, потом задавал вопросы, просил сделать добавления. В рукописи авторами статьи я написал: "Дорофеев В.М., Тихонов Н.Т.". Последний раз, после нескольких вопросов мне, он говорит: "Отправляйте в редакцию журнала" и с этими словами вычёркивает свою фамилию в рукописи. Я протестую. Говорю о его вкладе в эту статью и под конец выкладываю самый весомый, с моей точки зрения, аргумент: "Без Вашего имени статью просто не напечатают!" Он был непоколебим. Лишь коротко заметил: "Напечатают обязательно. Моё участие в этой статье символическое".

Много ли найдется научных руководителей, которые уберут своё имя со статьи своего аспиранта, при этом статьи не рядовой?

Не хочется распространяться о честности Виталия Митрофановича. Расскажу лишь об одном эпизоде. Произошел жаркий спор нескольких ведущих сотрудников лаборатории. Что обсуждали - не помню. В пылу полемики один из спорящих резко сказал: "Все воруют!" И вдруг четко и громко Виталий Митрофанович: "Я не ворую". Спор как-то сразу прекратился.

Виталий Митрофанович никогда не использовал сотрудников лаборатории и кафедры в личных целях. Помню лишь один случай, когда он попросил меня (я был в это время заведующим лабораторией) отвезти его на дачу. Ему привезли три довольно больших саженца яблони, а я был на машине (личная машина была в то время у немногих). Для перевозки городским транспортом саженцы были велики. Приехали на дачу. Она была недалеко от города. И здесь, к своему удивлению, я обнаружил практически нулевые познания Виталия Мтрофановича в том, где и, главное, как сажать яблони. Сообразив, что Виталий Митрофанович в растерянности, я осторожно, без нажима начал вместе с ним выбирать место для копки ям. Начали копать. Он по одну сторону дома, а я, несмотря на его протесты, - по другую. Копаем, не видя друг друга. Земля плохая: чуть чернозем, а дальше мергель. Минут через 20 подходит Виталий Митрофанович. Смотрит на начало моей копки и неуверенно говорит: "Я выкопал". Удивленный такой быстротой, забираю лопату, вынимаю саженец из глиняной болтушки и иду к его яме. Дальше немая сцена. Размер ямы и для смородины мал! Настаиваю на копке нужной ямы. Он не очень охотно подчиняется. Выяснив, что саженец можно прикопать до воскресения, копать третью яму он не разрешил. Сославшись на то, что надо посоветоваться с женой, где сажать. И тогда, и сейчас убежден, причина была в другом: он не хотел обременять меня!

Несмотря на внешнее спокойствие и неторопливость, Виталий Митрофанович был человеком увлекающимся. По крайней мере, смена его научных интересов была хорошо видна. Он отлично понимал положительные и отрицательные стороны смены научных интересов. Вот как рассуждал он, когда у нас состоялся нелёгкий разговор, и я упрекал его в том, что он совершенно потерял интерес к исследованию микротурбин. Он отвечал: "Когда человек копает научный шурф-яму и добывает крохи золота-знания, он всегда полагает, что другой шурф может дать больше золота". На мой вопрос, а если в первом шурфе есть в глубине самородки золота, он улыбнулся и ответил: "Значит повезет моим ученикам!" И в том же шутливом тоне продолжил: "Я, как крупная рыба, икру наметал, а там уж - кому как повезет". И уже серьёзно: "Вы ушли далеко. Мне бы пришлось догонять. Зачем?"

Самое парадоксальное: Виталий Митрофанович не имел степени доктора наук. По существу же - он сто раз был доктором наук! Однажды (я уже был начальником научно-исследовательского сектора института) он зачем-то зашёл ко мне в кабинет. И я поднял вопрос о необходимости ему оформить докторскую диссертацию. Он как-то не очень уверенно спросил: "А зачем?" Дело в том, что в 1961 году ему было присвоено звание профессора, и практически никаких дополнительных привилегий степень доктора наук ему не давала. Я сказал, что это, во-первых, нужно институту; а во-вторых, на кафедре теории двигателей никто не решится работать над докторской, пока не защитит он. Виталий Митрофанович ничего не возразил, но как-то с досадой сказал: "С этой целью надо потратить время на оформление уже полученных научных результатов, а сколько можно за это время получить нового!" Он прекрасно понимал, что у него более чем достаточно материала на докторскую. Понимал, что отсутствие у него докторской степени практически сводило на нет решение кого-то из сотрудников кафедры работать над докторской диссертацией. Это, бесспорно, тяготило его, но он как будто чувствовал ограниченный срок, отпущенный ему судьбой на земную работу, и всемерно стремился использовать время для решения новых научных проблем и не хотел тратить время на оформление пройденного. И, тем не менее, автор этого очерка, как, полагаю, и многие другие, защитившие докторские, не может согласиться с тем, что оформление диссертации - это ненужная или малоценная работа. Скорее наоборот, обобщение - венец исследования. Трудно поверить, что Виталий Митрофанович не понимал этого. Ни тогда, ни сейчас я не считаю его доводы об отказе работы над докторской убедительными. Надо прямо сказать, что это была обычная человеческая слабость: делать то, что хочется, а не то, что нужно.

Виталий Митрофанович никогда не спорил. Он широко практиковал коллегиальное обсуждение программы постановки экспериментов, их результатов, пути дальнейшего исследования. Это происходило в условиях, близких к системе "мозгового штурма", когда могут высказываться все, не критикуя предыдущие выступления. Но, как только деловое обсуждение начинало переходить в спор, он решительно, но очень корректно прекращал обсуждение. Ещё более решительно и быстро он прекращал беседу, если эмоции начинали превалировать над аргументами.

Как учёный Виталий Митрофанович был, бесспорно, экспериментатором. Размеры очерка и необходимость приведения технических подробностей заставили отказаться от описания примеров его умения блестяще поставить эксперимент с минимальными затратами и средств, и времени. Полагаю, что приоритетные до настоящего времени позиции нашего университета в области исследования вихревого эффекта, рабочего процесса микрожидкостных ракетных двигателей и микротурбин - хорошее тому подтверждение.

Родился Виталий Митрофанович 23 июня 1910 года в г. Варшаве в семье профессионального военного. Мать всю жизнь - домохозяйка. Школу закончил в г. Орле в 1928 году. В 1929 г. поступил в политехнический институт г. Новочеркасска, где учился до 1932 года, а затем вместе с другими студентами был переведён в созданный Рыбинский авиационный институт на моторный факультет. В 1935 г. закончил институт и решением государственной комиссии был направлен на стажировку и обучение в аспирантуру на кафедру теории двигателей Московского авиационного института. С 1935 г. начал работать инженером в моторной лаборатории кафедры. В 1936 году был принят в аспирантуру заведующего кафедрой профессора Квасникова А.В. Учился в аспирантуре без отрыва от работы в лаборатории. В 1940 г. защитил диссертацию и продолжил работать в моторной лаборатории кафедры и преподавать.

В сентябре 1941 г. приказом наркома авиационной промышленности Виталий Митрофанович был переведен на завод N24, как написано в приказе: "...для решения теоретических проблем компрессора..." Обратите внимание, молодой ученый приказом наркома (!) переводится на завод. С какой целью был переведён на завод Виталий Митрофанович? Формулировка приказа явно не соответствует реальности. Мне случайно в разговоре с Виталием Митрофановичем удалось установить, что его появление на заводе связано с созданием двигателя АМ-39. Это произошло таким образом. В числе группы студентов я проходил практику на заводе N24. На заводской свалке утиля мы увидели двигатель, по внешнему виду мало чем отличающийся АМ-38, но с радиатором в развале блоков. Было очевидно, что воздух за приводным центробежным нагнетателем охлаждался до поступления в цилиндры. Ни заводчане, ни наши руководители практики ничего не могли рассказать об этом двигателе. Уже много позже, при работе над дипломом, я спросил Виталия Митрофановича о двигателе с радиатором охлаждения воздуха и получил подробнейший ответ с множеством интереснейших деталей. Он знал тончайшие нюансы работы и судьбы этого двигателя. История этого двигателя, со слов Виталия Митрофановича, такова. Штурмовик ИЛ-2 с двигателем АМ-38 был одноместным. ОКБ Ильюшина прекрасно понимала недостаток ИЛ-2 - его беззащитность от истребителя, который заходил сзади и сверху. Срочно создавался самолёт ИЛ-10 со стрелком-радистом, чтобы пулемет в руках последнего защищал самолёт сзади. Но увеличение нагрузки двухместного самолёта при сохранении тактико-технических возможностей самолёта требовало увеличения мощности двигателя. Идея охлаждения воздуха перед подачей в цилиндры, как путь увеличения мощности, принадлежала кафедре теории двигателей МАИ. Надо полагать, что профессор Квасников А.В. и Дорофеев В.М. были в числе основных идеологов и вот почему Виталий Митрофанович был приказом наркома откомандирован на завод N24.

На мой вопрос, почему АМ-39 не пошел в серию, Виталий Митрофанович дал сразу чёткий ответ, не задумавшись ни на секунду: "Недопустимо возросла уязвимость самолёта" (на ИЛ-10 пошёл двигатель АМ-42).

В феврале 1942 г. Виталий Митрофанович вместе с заводом был эвакуирован в г. Куйбышев, где и работал в ОКБ завода. Его должности на заводе N24: конструктор, старший конструктор, ведущий конструктор, заместитель начальника испытательного цеха, заместитель главного конструктора. С сентября 1942 года он начал работать в созданном Куйбышевском авиационном институте в качестве совместителя. Звание доцента получил в 1945 году.

Как-то так сложилось, что о Виталии Митрофановиче всегда говорили и говорят как о крупном учёном. Это справедливо. Однако его педагогические заслуги, на мой взгляд, не менее весомы. Педагогическую работу он начал сразу же после окончания института, то есть в 1935 году в МАИ, где проводил лабораторные занятия. Затем начал вести практические занятия и читать лекции. После приезда в Куйбышев в 1942 году он начинает преподавать в КуАИ, хотя основное место его работы - ОКБ завода. Виталий Митрофанович быстро становится ведущим преподавателем по теории двигателей. Читает курс теории поршневых, а вскоре и курс теории реактивных двигателей. В то время никаких учебников по этому курсу не было. С 1949 г. он стал штатным сотрудником Куйбышевского авиаинститута, первым заведующим кафедрой теории двигателей, её создателем. Он возглавлял и успешно развивал эту кафедру до своей смерти. Таким образом, более 25 лет он работал в нашем институте.

Прекрасно зная высокую результативность практического освоения теории двигателей в ходе лабораторных работ, он всемерно стремился развивать лабораторную базу курса. С этой целью наиболее ценные установки, созданные для исследования рабочего процесса авиационных двигателей и их элементов в отраслевой лаборатории при кафедре теории двигателей, он стремился внедрить в учебные лаборатории. Так, учебный класс по теории лопаточных машин полностью укомплектован микролопаточными машинами. Этот уникальный класс не имеет аналогов ни в одном другом вузе России.

Детские и юношеские годы жизни Виталия Митрофановича пришлись на самые тяжелые годы нашей страны. В 1914 году началась Первая мировая война, потом Гражданская война, затем страшная послевоенная разруха и голодные годы. В 1939 году война с Финляндией, а в 1941 году - Великая Отечественная, которые унесли жизни многих наших парней. Не только частые недоедания, но и многократно повторяющиеся нервные нагрузки на детский организм. Хорошо помню его рассказ, как он с мальчишками в Гражданскую войну бегал по улицам, где то и дело поднималась стрельба. Они выглядывали из-за угла, пытаясь увидеть, откуда строчит пулемёт. Вдруг один мальчик упал. Ребята за ноги оттащили его за дом, а он мертвый.

В семье было четверо детей: брат на два года моложе Виталия Митрофановича, сводные брат и сестра. В те годы жизнь была нелёгкой. В неполные 18 лет у Виталия Митрофановича началась жизнь в отрыве от семьи, в другом городе. Это всегда трудно, а тогда особенно. В 1931 г. умирает его отец, в это время Виталий Митрофанович - студент второго курса. Мать - домохозяйка. На следующий год отъезд в Рыбинск. Здесь жизнь на стипендию и случайные заработки. Ни минуты не сомневаюсь, что голодать ему приходилось не только в студенческие годы, но и в годы обучения в аспирантуре.

Жизнь нашего поколения показала, что непомерные нервные нагрузки и систематическое недоедание в детском и юношеском возрасте существенно подрывают фундамент продолжительности жизни.

Казалось, у Виталия Митрофановича превосходное здоровье. Он никогда не болел. Однажды, когда я был аспирантом и мы с ним что-то обсуждали, вошла сотрудница и попросила разрешения уйти домой, так как у неё очень болела голова. Он отпустил её. И как-то не то мне, не то сам себе с вопросительной интонацией сказал: "А у меня никогда голова не болит". Я искренне удивился, а он быстро перевел разговор о здоровье на беседу по теме моей диссертации.

Природа щедро наградила этого самородка земли русской и умом, и памятью, и работоспособностью, и другими качествами, о которых автор этих строк постарался рассказать. Но она не дала ему того, что, как индикатор, говорит нам о необходимости отдыха и лечения, и 6 декабря 1968 года в 58 лет Виталий Митрофанович неожиданно скончался.

Как-то я прочитал, что знаменитая фирма "Дженерал электрик" одновременно отправила в отпуск руководителей всех своих подразделений, разбросанных по всему миру. Тех руководителей, у кого за месяц их отсутствия существенно снизились показатели работы подразделения, предупредили, что если они не подготовят достойных себе помощников, то их уволят.

После смерти Виталия Митрофановича все подразделения отраслевой лаборатории кафедры теории двигателей и кафедра продолжали работать без заметного сбоя. Он подготовил себе замену.