Филиппов Г.В. Быльём поросло

>> 60-летие СГАУ >> От КуАИ до СГАУ: сборник очерков в формате pdf >> От КуАИ до СГАУ: сборник очерков в формате HTML >> Содержание

Филиппов Г.В.

Встреча с будущим

Летом 1942 года я пришёл в авиационный институт. Его материальная часть состояла в то время из гостеприимно распахнутых дверей; двух бетонных шаров перед ними, которые впоследствии дали возможность утверждать, что в Куйбышеве самые умные студенты - авиаторы: у них на два шарика больше; тамбура и кусочка вестибюля, в котором стояли стол и стул. Может быть, было и ещё что-нибудь, но этого видно не было. Вдали по коридору ходили мужчины в майках с кастрюлями и чайниками в руках, слышался детский рёв и плеск воды, сопровождающий стирку белья, неслись соответствующие видимому и слышимому ряду запахи. Конечно, там было что-то. Уголок завесы над этой тайной приподнял мой сокурсник - деревенский паренёк А. Наумов - будущий генеральный директор НПО "Строймаш": "Днём меня зачислили в КуАИ. Душа пела. Вечером сходил в театр. Ночевать вернулся в институт. В качестве спального места мне, как и другим иногородним, были предложены антресоли будущего кабинета конструкции самолётов. Внизу спала профессура. Спальное место имело вид узкого кусочка пола, не обремененного никакими принадлежностями для ночлега. Причём все кусочки были заняты. Один из ранее пришедших подвёл меня к свободному месту, оказавшемуся рядом с ним. Стараясь никого не будить, постелил на пол пальтишко, лёг и уснул, как убитый. Утром познакомился с соседом и подружился с ним на всю жизнь. Это был Н. Пастухов - будущий заместитель директора ВАЗа по кадрам".

На упомянутом выше стуле сидел симпатичный стройный блондин. Как потом выяснилось, Журавлев - преподаватель физкультуры. Он посмотрел мои документы. Остался несколько разочарованным моим ответом на единственный вопрос о качестве моего хождения на лыжах, но, тем не менее, объявил, что с сего момента я - студент первого курса самолётостроительного факультета Куйбышевского авиационного института. С этим учебным заведением и оказалась неразрывно связанной вся моя жизнь.

Первый трудовой семестр

На следующий день я с группой коллег оказался в распоряжении опытного бригадира. От нас требовалась реставрация внешней части теплотрассы. О том, что делалось с теплосетью внутри здания, очень живо описал в воспоминаниях, опубликованных в газете "Полёт" под заголовком "Трубы", А.М. Сойфер. Но мы работали снаружи. Сначала выкопали глубокую и широкую канаву вдоль всей боковой стороны здания, чтобы обнажить трубу. После замены трубы на новую мы её обвязывали пористыми кирпичами. Пока не было кирпичей, нас пытались использовать на откачке из подвала канализационных стоков с помощью ведра с веревкой. Зачерпнул я одно ведро через открытое окно, поставил, чтобы с наружных стенок стекло на землю, а не капало на голову, подал наверх. Там две девушки это ведро приняли, вылили на землю, понюхали и взбунтовались. Я их разумно поддержал, заявив, что как дисциплинированный студент согласен пропитаться ароматом помойно-фекальных вод на всю оставшуюся жизнь, но не успею закончить работу и к моменту защиты диплома даже при круглосуточной работе. Девичий эмоциональный визг и мои логически стройные доводы убедили наше командование заменить нас насосом типа "Лягушка". (В этом подвале разместилась потом лаборатория гидравлики, где я начинал преподавательскую работу, а потом набирал экспериментальный материал для кандидатской диссертации. После перевода лаборатории с повышением на второй этаж, в туалет, подвал надолго заняла столярная мастерская). А мы пошли ждать кирпичи.

Окончания теплофикационных операций я не видел: пошёл на повышение. Причин было две. Во-первых, я на фоне коллег вполне квалифицированно орудовал лопатой, чем заслужил одобрение бригадира. А во-вторых, я один мог курить адское зелье, которое он выращивал на своей даче. Другие ограничились первой неполной затяжкой. Впечатление было оглушительным: как будто тебе теннисный мяч в горло затискали. Больше никто у него не "стрелял", кроме меня. Поэтому, когда институту потребовался выдвиженец, бригадир рекомендовал меня, что избавляло его от дополнительных расходов табака, а основные земляные работы были закончены. Так я стал экспедитором. Недолго был им. Успел отнести одну записку домой заведующей столовой да сопроводил на свалку бочку с протухшей рыбой. Наступил первый учебный год.

Начало занятий и новые трудовые семестры

Выделенное нам здание было ещё занято общежитием для эвакуированных рабочих, поэтому начали мы учёбу с конца - с производственной практики. По её программе мы изучали литейное дело на станкозаводе, рисовали вагранку в разрезе, учили новые слова: "модель", "опока", "стержень"... Некоторым повезло больше: они проходили эту практику на настоящем авиационном заводе, там, где делали самолёты. Рассказывает И. Федосова, будущий инструктор промышленного отдела обкома КПСС: "С большим интересом ездили мы на практику на завод N18. Однако заводчанам было не до нас: многие из них жили на заводе на казарменном положении, работали сутками. Для нас это была не столько производственная практика, сколько осознание обстановки, в которой жили и работали заводы и вся страна".

В ноябре приступили к аудиторным занятиям. Не все. Я и ещё пять "передовиков" во главе с парторгом Д.М. Овчаровым в конце октября поехали на станцию Толкай. Там, как нам было сказано, следовало погрузить в вагон картошку для студенческой столовой. Поехали. Приехали. С недоумением смотрим вокруг. Потом с тем же недоумением на парторга: "Где же картошка? Что грузить?" А он нам доходчиво так объяснил, что иждивенческие настроения должны быть чужды советскому студенчеству и корнеплод надо сначала заготовить, а потом уже грузить. В результате мы на грузовиках в течение двух недель катались по колхозам Кинель-Черкасского района, закупали картошку и свозили на открытую станционную платформу. Естественно, караулили днём и ночью. Хотя наша одежда и не была рассчитана на длительное пребывание в условиях всё более понижающихся температур, никто не заболел. Картошкой наш коллектив мы обеспечили и, закончив таким образом первый трудовой семестр, пришли в аудитории и пустились догонять наших, ушедших на неделю вперед сокурсников.

Лиха беда - начало. Далее каждое окончание весенней сессии совпадало с началом очередного трудового семестра. После первого курса он был запоминающимся. Город остался на голодном топливном пайке, и довольно большая группа была направлена на Гаврилову Поляну заготавливать дрова. Пил "Дружба" у нас не было. Пользовались обычными двуручными пилами. Как известно, по тяжести работа пилой стоит на первом месте. Можно представить, сколь продуктивно работали полуголодные мальчишки, которых к тому же поедом ели тучи комаров.

Тем не менее, под бдительными очами В.Я. Крылова, а потом В.И. Путяты к осени мы понаставили изрядное количество штабелей дров и почти без потерь вернулись домой. Я лично вдрызг измочалил обувь и последние дни дорабатывал в лаптях. Никогда: ни до, ни после - я ничего более удобного не носил, только непрочные очень. Быстро развалились. Потеряв обувь, приобрел несколько жестоких приступов малярии.

Эпопея с дровами имела продолжение. Страна готовилась встречать 26-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Студенты готовились вместе со страной. Скинулись по сто рублей для приобретения "выпить-закусить". Шестого ноября пришли на предпраздничный день занятий. Соответственно приодевшись. У входа нас встретил коллектив преподавателей во главе с руководством. Построили в колонну и куда-то повели. По дороге кое-кто сбежал. Остальные были погружены в трюм баржи, снабжены 100-граммовым кусочком колбаски и оповещены о том, что наша задача заключается в том, чтобы на Гавриловой Поляне из этой баржи вылезти, загрузить её дровами и ждать пароходика, который вернет нас в лоно цивилизации. Буксир погудел и потянул баржу по назначению. Мы первым делом съели колбасу, вторым - заскучали и стали мёрзнуть. В это время, хотя Волга ещё не стала, на полях был устойчивый снежный покров. Как выяснилось потом, примерно по колено, а одеты-обуты мы были для существования в городских условиях. Наконец, прибыли. Баржу поставили к берегу боком. Положили сходни. Буксир ушел. Мы начали очередное трудовое свершение. Начали с разжигания костров: стук зубов основательно надоел.

Остаток дня и всю ночь мы перетаскивали напиленные нами летом дрова в ненасытное брюхо плавсредства. Оказалось, что напилили мы довольно много - почти полный трюм. Сбросили последнее бревнышко. Спрашиваем, когда пароходик нас обратно повезет. А в ответ узнаем, что никаких пароходиков не будет и идти следует пешочком до пристани Рождествено. Там переправа ещё работает. Пошли. Натощак. Туфли до щиколоток, снег - по колено. У девушек ещё и каблучки. К счастью, по пути было много шиповника. Он и помогал нам передвигать ноги. Уже темнело, когда последний паром принял на борт шедшего в арьергарде В.Я. Крылова и отчалил. Мы со товарищи взвалились на телегу и немедленно уснули. Как я потом с мокрыми по колено ногами шлёпал три километра до дома - уже не помню. Помню только, что родители смотрели на меня сначала с испугом, потом с сочувствием. Финал дровяной эпопеи оказался на удивление благополучным - никто серьёзно не заболел. Так мы преодолевали трудности, созданные благодарным городом. Остальные трудовые семестры стандартно протекли в колхозах и совхозах - стоговали сено, копали и с аппетитом поедали сладкую морковку, собирали в бурты помидоры и, уезжая, видели, как их засыпает снег, закладывали в силосную яму растительность с поля, поросшего полутораметровым бурьяном с редкими вкраплениями кукурузных недомерков. Коровы эту гадость не ели, но в победных рапортах ставилась лишняя "галочка".

Студенты

Студенчество первого курса было очень большим и довольно пёстрым образованием. Например, студентом КуАИ числился будущий чемпион мира по шахматам Василий Смыслов, которого никто из нас так и не увидел. В отличие от него Майю Коневу - дочь знаменитого маршала - видели все. Я - один раз. Издалека. Запомнилось ярко-голубое платье, крашенные перекисью волосы и удивительное сходство с папой.

Подавляющее большинство пришло обманутое кажущейся романтикой слова "авиастроитель", совершенно не представляя ни труда инженера-технолога, ни трудностей при освоении этой сложной и интересной профессии. Поэтому курс быстро таял, не в силах выдержать уже первые сессии. Да и ожидаемой романтикой на первых общеобразовательных курсах не пахло. В итоге диплом защитил только каждый пятый. Но это выяснилось позже. На первых же порах студенты старательно грызли гранит науки в соответствии с учебным планом. По ходу дела знакомились друг с другом. Стали делиться на группы "по интересам". Наибольший импульс к консолидации давало совместное проживание в общежитии. Изрядная группа была объединена наличием какого-либо сценического таланта (кстати, нашим драмкружком руководила в то время одна из ведущих актрис драмтеатра Н.И. Щеглова). Крепкие коллективы подчас сколачивались из юноши с девушкой. Некоторые так и прошагали вместе всю жизнь. Сам я попал в компанию, сплочённую стенной газетой, но об этом потом. Поскольку каждый входил в несколько "объединений", например, "артист" был одновременно и членом землячества, и членом волейбольной команды, то довольно быстро все перезнакомились. Может быть, этот фактор в сочетании с интересной самодеятельностью делал наши праздничные вечера достаточно интересными и весьма популярными в городе. Если безбилетным гостям не удавалось силой пробиться через парадные двери, они лезли (с помощью хозяев, конечно) через окна и даже форточки.

Преподаватели

Их было много. Очень разных - от учёных с мировой известностью до недипломированных специалистов. Одни были эвакуированы из Москвы, Ленинграда, Киева и т.д., другие были приглашены из местного педагогического и индустриального институтов, третьи пришли из заводских цехов.

Обо всех рассказать невозможно. Да и не нужно, наверное. Тем более что о других наверняка лучше расскажут другие. А я ограничусь некоторыми из тех, с кем столкнулся на первых двух курсах. Начну с руководства.

Основная тяжесть организационных мероприятий выпала на долю и.о. директора Сойфера А.М. - будущего отца будущего ректора Сойфера В.А. Начинал он даже не с нуля, а с существенно отрицательной отметки. Здание было занято, коммуникации - в аварийном состоянии, кадровый состав - один и.о. директора, студентов нет. До сих пор удивляюсь, как при его интеллигентности, мягкости в обращении удалось в срок "спустить на воду корабль" - КуАИ. В конце октября 1942 года Александр Миронович стал возглавлять кафедру конструкции двигателей, передав управление институтом пришедшему с производства Ф.И. Стебихову. О них обоих много рассказывает экспозиция нашего музея. Не сомневаюсь, что и ещё расскажут мои соавторы по этой книге, из тех, кто работал с ними в более тесном контакте, чем "шнурок", каковым был я в то время.

Деканат был представлен деканом Всеволодом Иосифовичем Путятой и его заместителем Виктором Яковлевичем Крыловым. Всеволод Иосифович читал гидравлику и аэродинамику на третьем курсе. Характерные внешние признаки - огненно-рыжие волосы и зычный голос. Когда он читал лекции в актовом зале на третьем этаже, опоздавшие могли слушать его, расположившись с удобствами в вестибюле на первом этаже. Студенты его любили и за глаза ласково звали Путиком. Для меня он впоследствии стал Учителем.

Виктор Яковлевич читал на первом курсе основы авиации в битком набитом актовом зале. Красивым, хорошо поставленным голосом он впервые знакомил нас с устройством наших будущих изделий. Удивлял он тем, что, во-первых, все рисунки на доске умудрялся изобразить, не отрывая мела от доски, а во-вторых, помнил имена-отчества всех двухсот с хвостиком студентов. У меня с ним взаимоотношения были нормальными до тех пор, пока я не уснул на его лекции у него под носом. Дело было в том, что я, поддавшись общему веянию ночного выполнения "листов" по черчению, совсем не спал. Так сформулировалось первое студенческое правило: ночью надо спать, а если не спать, то уж во всяком случае заниматься не чертежами, расчётами и т.п. и не ходить на другой день на лекции, пока не выспишься.

Доцент Борисовский запомнился, в основном, потому, что именно ему я сдавал первый экзамен. Физика была в школе моим любимым предметом. И пришёл я вместе с другими экзаменующимися к 9 утра. Весь день, старательно листая конспект, пытался заполнить бреши в знании предмета. Тщетно. Как только я освежал какой-то раздел в памяти, два других безнадежно забывались. Когда на колеблющихся ногах я подошёл к столу экзаменатора, часы показывали "Двадцать ноль-ноль", а в голове была странная мешанина, которую знанием физики можно было назвать только условно. Итог был соответственный - "тройка". Так я сформулировал для себя второе правило: подготовку к экзамену надо заканчивать накануне и не позже десяти вечера, после этого к конспекту не притрагиваться. Можно листать "Крокодил". Билет брать в числе первой десятки. Больше "троек" у меня за всё время учебы не было.

Эталоном лектора был для меня и моих сокурсников профессор Крейн М.Г. - математик и механик с мировым именем. У нас он читал третью часть теоретической механики - динамику. Удивительно правильная речь, четкая дикция, ни единого слова-паразита, спокойный, даже кажущийся несколько замедленным темп. При этом он на каждой лекции успевал рассказать один-два анекдота из жизни великих учёных, о которых шла речь в тексте. Он умел так рассказывать о законах механики, приводил такие интересные примеры, что, в общем-то, довольно сложная и суховатая наука приобретала форму изящной, ажурной, но спаянной железной логикой конструкции. Первое время я удивлялся, как с таким неспешным темпом и отвлечениями можно рассказать так много, причём всё оказывалось аккуратно законспектированным и не оставалось ни одного неясного вопроса. Всё было совершенно ясно, поэтому подготовка к экзамену была предельно облегчена. Экзамены он принимал строго. Подсказок и шпаргалок органически не переносил и карал за них беспощадно. Поэтому в нашей группе только один студент сдавал ему со шпаргалкой. Но у него другой возможности не было: за все сессии он только зачёты по физкультуре и черчению сдавал без этого вспомогательного устройства.

Мне этот экзамен запомнился. Началось с консультации. Марк Григорьевич спросил о возникших при подготовке экзамена вопросах. В ответ раздался дружный рёв: "Теория удара!" Он задал второй вопрос: "Кто разобрался?" Мне этот раздел был интересен тем, что подводил теоретическую базу под практику игры на бильярде и, соответственно, практика облегчала познание теории. Поэтому не без некоторой наглости я заявил, что разобрался. Пришлось выйти к доске и эту теорию пересказать (а это 2-3 лекции). Мои однокашники заикнулись было о зачёте моей речи как ответа на экзаменационный билет, но педантичный профессор мелькнувшую у меня надежду придушил фразой: "Нельзя. Пусть всё будет как полагается". Пришлось на другой день брать билет: два вопроса и задача. С вопросами справился быстро, а вот решение задачи вылилось в необходимость решения кубического уравнения. Проверяю - нет ошибок. Повторяю решение с начала - тот же результат. С отчаяния пытаюсь решать кубическое уравнение и грызу авторучку. Не помогает. Вдруг откуда-то сверху доносится тихий, как шелест листьев осины в безветренную погоду, голос: "Попробуйте полярные координаты". Поднимаю голову - никого нет. Готов поверить в чудеса, но, догадавшись обернуться, увидел удаляющуюся по проходу долговязую, сухощавую фигуру Крейна, спина которого красноречиво свидетельствовала, что к этим звукам её обладатель не имеет никакого отношения. Задача же быстро разрешилась в явном виде. Помня об этом эпизоде, я обычно стараюсь помочь студенту на экзамене. К сожалению, моя помощь не всегда эффективна. Уж слишком часты стали случаи, когда никакая подсказка не помогает.

Хэппи энд на этот раз состоялся. Правда, порция дополнительных вопросов на мою долю пришлась двойная. Но к этому я уже привык.

Так, кинематику я сдавал доценту Любарскому в следующем режиме: 10 минут - ответы по билету плюс необъяснимые с точки зрения здравого студенческого смысла 40 минут - ответы на дополнительные вопросы.

Архитектор Б.Д. Ланда тоже не баловал скудостью дополнительных вопросов на экзамене по начертательной геометрии. Если честно сознаться, то я до сих пор считаю, что уверенно знать можно только арифметику и начертательную геометрию. Борису Давыдовичу было отлично известно, что его предмет я знал, поскольку он вёл практические занятия в нашей группе. Тем не менее, пяток лишних вопросов на экзамене я от него получил.

Было у нас и военное дело. Лекции читал майор из академии Генерального штаба. Он быстро ушёл от нас и поэтому запомнился нечётко. Практические занятия вёл Александр Сергеевич Бабушкин. Он быстро прошёл путь: мобилизация - фронт - ранение - госпиталь. Был комиссован и до конца войны учил студентов обращаться с винтовкой и гранатой. А ещё в программе была тактика. Её мы осваивали так: ехали на трамвае до конца шестого маршрута. До трамвая шли строем и пели соответствующую задачам текущего момента песню. После трамвая шли ещё пешком. Опять строем и опять пели. Но уже такое, что в людных местах в то время было не принято. У границы какого-то кладбища - не то татарского, не то еврейского - располагались на пригорке, закуривали и слушали о фронтовых впечатлениях Александра Сергеевича. В заключение он сообщал, что данный пригорок является для данной местности господствующей высотой и здесь хорошо бы устроить пулеметное гнездо с отличным сектором обстрела. После этого мы строились и проходили маршрут в обратном направлении.

Колоритной фигурой был посвятивший нас в тайну теории механизмов и машин А.М. Антовиль. Лекции он читал хорошо, но вот экзамены... Говорили, что тому причиной - нежелание дирекции отпустить его в родную Москву. Ну, а чубы трещали у студентов. У меня с ним были несколько своеобразные отношения: наша группа сдавала ему домашние задания (их было три), и, тем не менее, я за весь семестр не обменялся с ним ни единым словом. Сдача происходила так. За столом сидит Антовиль. Очень серьёзный. Даже хмурый. Студенты по очереди подкладывают ему свой чертеж. Он долго изучает. Подчёркивает карандашом первую ошибку и отталкивает лист от себя. Студент берёт лист, идёт на место, исправляет ошибку. Процедура повторяется до тех пор, пока все ошибки не будут исправлены. После этого лист подписывается и забирается, а студент получает вожделенный зачёт по данной работе. Разложил лист и я. Довольно быстро он черкнул что-то карандашиком и отодвинул лист. Я долго смотрел, но ошибки не нашёл. Подхожу опять. Он видит, что ошибка не исправлена. Смотрит на меня возмущённо. Я недоумённо развожу руками. Он ещё дольше, чем я, смотрит на указанное им сомнительное место, потом проверяет другие контрольные точки и молча ставит зачёт. В молчании и без эксцессов был сдан второй лист. Третий лист был отвергнут так энергично, что, только пролетев половину аудитории, достиг пола. Исправление ошибки молчаливо и благосклонно сопроводилось зачётом. Подошла сессия. На экзамен по ТММ я шёл без особой уверенности, ошарашенный количеством двоек в других группах. Подойдя к аудитории, вижу бело-зелёные лица своих товарищей с выпученными от ужаса глазами. Узнаю, что первые пять человек уже вышли - у них "двойки". Сам принимаю такой же вид. Ассистент приглашает следующего, и друзья-приятели, коллективно преодолев моё единоличное сопротивление, вталкивают меня в зловещую комнату. Отвечал я, насколько помню, ужасно. Но, наверное, он запомнил меня по характерной сдаче домашних заданий и, к моему великому недоумению, аттестовал положительно. Вскоре он уехал в Москву. Преподавал в институте связи. Когда я спросил студента этого института, какого он мнения об Антовиле, тот с искренним воодушевлением воскликнул: "Душа-человек!" - "А как ему экзамены сдавать?" - "Одно удовольствие!"

Ещё раз предоставляю слово И. Федосовой: "Запомнился Антовиль. Сухой и бескомпромиссный. Считал, что чем скорее студент поймёт, что учится не по призванию, тем лучше. Поэтому "двойки" рассыпал щедрой рукой. Я хорошо знала предмет и сдала, в отличие от многих, с первого захода. Сдала на "тройку": от волнения язык заплетался. Но когда я поехала в составе возглавляемой им группы студентов на разборку трофейных самолётов в Воронеж, я увидела совсем другого, отечески заботливого Антовиля: он как лев сражался с местным руководством, стучался во все двери, добиваясь для нас улучшения жилищных условий и питания".

Лихо раздавал на экзаменах "двойки" и физик - доцент Кулькин. Почему-то он вспоминается держащим брезгливо двумя пальцами насыщенную мелом тряпку и поучающим: "Жизнь преподавателя, в общем-то, хороша, если бы не приходилось читать лекции, принимать экзамены и стирать с доски вот такой тряпкой!" Насчёт лекций он немного кокетничал. Лектор он был отличный. Студенты слушали его с удовольствием. Экзамены он действительно не любил. Обычно он ставил двум-трём самонадеянным храбрецам по "двойке" и уходил, оставляя остальных своим вполне человеколюбивым ассистентам. Тряпку оставляю без комментариев. За 60 лет она не изменилась.

Каждый из них оставил в наших душах свой след, вложил частицу своего знания и умения в головы будущих больших и маленьких командиров авиационной промышленности.

Общественная работа, плавно перешедшая в комсомольское поручение

Как представитель несоюзной молодёжи (в комсомол меня приняли на третьем курсе), я типовых комсомольских поручений не имел. Но всегда был старостой. Дело было кляузное - оформление продовольственных карточек на всю группу. Тогда это проходило через старостат. Почему-то добавлялись и родители-иждевенцы. Других поручений не было. Нельзя же к таковым относить дежурства по праздничным дням. Но в то время надо было быть бдительным - война. Один раз даже вражеский самолёт-разведчик залетал и зенитки минут 15 возмущались, пока он не убрался подобру-поздорову. Так вот, чтобы какой-нибудь диверсант не проник на важный военный объект - КуАИ, дежурный преподаватель вооружал нас винтовками со спиленным бойком и, конечно, без штыка. На вопрос, как из неё стрелять, он отвечал, что надо брать винтовку за ствол и бить врага по голове, если же мы хотим особо отличиться и взять живого "языка", то - по ногам. Вооружённые таким образом до зубов бойцы ставились на посты. Сменялись каждые три часа. Не знаю полную дислокацию постов, но мне пришлось стоять вахту на двух: у спуска в столовую и на крыше. На втором посту мы с напарником вытянулись во весь рост и, поведав друг другу наше мнение о пославших нас силах, славно вздремнули. На первом я стоял один. Вытянуться было негде. В наличии имелся стул без сиденья с дощечкой полуметровой длины. До сих пор не могу понять, как я ухитрился не только лечь на неё, но и уснуть. Винтовку я предусмотрительно поставил в уголок и держался за неё, как за поручень. Повторить этот трюк было невозможно.

Но мы отвлеклись от нашей темы. А начиналось так. В начале декабря ко мне подошла моя судьба общественного плана в лице однокашника Володи Орлова и предложила принять участие в выпуске сатирического приложения к стенгазете "Самолёт" под непосредственным патронажем заместителя декана В.Я. Крылова. В то время существовали три стенных типовых газеты: общеинститутский "Полёт" и факультетские "Самолёт" и "Мотор". Были они органами соответствующих комсомольских организаций, выпускались к памятным датам. Читали их, в основном, студенты, опоздавшие на лекции, и дежурные преподаватели для убиения времени. Первой моей естественной реакцией была попытка уйти от разговора. Однако Володя, ухватив меня за пуговицу, эту попытку пресек, стал доказывать, что просто жизненно необходимо начать выпускать интересную газету, скромную по объёму (приложение всё-таки). А поскольку на курсе никто не знает такого количества анекдотов и не может целыми главами цитировать "Двенадцать стульев", то я просто обязан принять участие в этом начинании. Чтобы отвязаться, я легкомысленно дал согласие. Через день пришлось пожалеть об этом: пригласил меня выше часто упоминаемый В.Я. Крылов, познакомил с остальной четверкой (кроме В. Орлова, помню только Ю. Елисеева) и объявил, что скоро Новый год и наша задача - осчастливить к празднику наших товарищей весёлым, задорным, но и воспитывающим средством умеренно-массовой информации. Начали придумывать название. За полчаса ничего не придумали и разошлись. Потом откуда-то (подозреваю, что из головы самого инициатора) возникло нужное слово. В результате гости новогоднего вечера, войдя в актовый зал и повернув голову налево, могли видеть лист скромного формата А2, озаглавленный крупными буквами "ТАРАН". Вместо передовой было что-то вроде манифеста, извещавшего о том, что отныне "Самолёт" идёт на "Таран", долбая всеми своим агрегатами прогульщиков, лентяев и т.д. и т.п. с целью добиться стопроцентной успеваемости и железной дисциплины, соответствующей духу текущего военного момента. Текст подтверждался рисунком, занимающим около трети полезной площади. На нём Як-3, грозно вращая винтами, грозно пикировал на разбегающихся с выпученными от страха глазами объекты нашего будущего неусыпного преследования. На остальной части листа были помещены две-три стандартные заметки, вызвавшие реакцию, слабо отличающуюся от стандартной.

Сейчас уже не могу припомнить дальнейший ход событий. Могу только констатировать, что первоначальный состав тружеников "Тарана" изменился - кто вернулся в родной город, кто был отчислен по иной, более грустной причине. Устоялся основной состав в количестве четырёх человек:

Р. Ляшков. Талантливый карикатурист. В отличие от учёбы, в рисунках не халтурил. Первый его рисунок изображал часто опаздывающего Рабиновича. Рисунок был настолько выразительным, портретное сходство точным, место действия безошибочно узнаваемым, что подписи не требовалось. Больше на Рабиновича деканат не жаловался.

А. Миль. Тоже отличный карикатурист, но бесспорно узнаваемыми в его шаржах были только я и он сам.

Н. Троц. Ему всегда поручалось рисовать самого себя.

Четвёртым был я. Вообще не умел рисовать ничего, кроме кошечки и зайчика, чему меня обучили в первом классе. Однако за спиной первых трёх прослыл художником, и до сих пор многие верят в это, несмотря на мои клятвенные заверения в противном.

Впрочем, однажды пришлось и мне рисовать. Очередной номер был почти готов, и все разошлись переодеваться к вечеру. Оставались я и Н. Троц. Я должен был вписать готовые стихи про то, как член комитета ВЛКСМ И. Федосова, сидя за рабочим столом, считает мух на потолке вместо того, чтобы руководить широкими студенческими массами, подвигая их на новые свершения в учёбе и общественной жизни. Н. Троц должен был её изобразить в соответствующей позе. Сначала было всё хорошо. Он уже нарисовал ножки стола и ноги Ирины, когда посмотрел на часы. После этого он закричал: "Опаздываю!" и умчался. А я остался один. Стол, за которым сидела член комитета, я с помощью линейки начертил сносно. Но член комитета... Известный "Сеятель" Остапа Бендера смотрелся бы рядом с моим творением как "Мадонна" Рафаэля. Выручила идея изобразить её спящей за столом: лицо уже не надо было рисовать. Через полчаса упорного труда получилось вот что: стол (вполне узнаваемая мебель), под столом две руководящих ноги, а на столе натюрморт "Лошадь стояла здесь очень долго, но всё же ушла". Наскоро пересочинив вирши в разрезе видоизменения дружеского шаржа, повесил лист на стену. Вопреки ожиданиям, обошлось. И тогда я понял, что получил, таким образом, экспериментальное подтверждение главенства ног у особ женского пола.

В разработке текстов участвовали все. Вход в редколлегию был свободный. Были и любители краткосрочного действия. Очень частым гостем был Н. Гордзевич.

Приложение разрослось по объёму. Оно уже занимало 2-3 листа формата А1 и обрело самостоятельность. Популярность его была необычайной для таких предметов. Для повышения читабельности главных печатных органов нас приглашали на временное участие в них. Так появилось несколько номеров-комбинаций "Таран" в "Полёте" и "Самолёт" идёт на "Таран". Однажды на очередной сбор редколлегии ждали Н. Троца, который должен был принести заготовку газеты с "шапкой". Он задерживался. Мы нервничали - времени оставалось в обрез. Наконец, появляется наш дежурный художник и разворачивает лист, где, кроме "шапки", нарисованы картинки, изображающие группы молодых людей в различных сочетаниях и ракурсах. Места для текста оставалось на пару строчек под каждым рисунком. На мой грозный вопрос: "Кто это такие?" он честно ответил: "А я откуда знаю?" -

"И что с ними прикажешь делать?" -

"Придумайте что-нибудь. Я своё дело сделал".

До начала вечера оставалось часа три. Всё это время мы лихорадочно пытались совместить наши репортёрские материалы с совершенно чуждым им изобразительным рядом. Успех был неожиданно оглушительным. Около пришпиленного в коридоре номера даже во время финальных танцев толпились признательные читатели. Однажды кто-то сказал: "А давайте покажем "Таран" всем сидящим в актовом зале сразу через эпидиаскоп!" Идея всем понравилась, хотя не все знали, что это такое. И к очередному вечеру газета вышла в виде отдельных картинок (которые при их размерах можно было показывать только по частям, в несколько приёмов, но об этом никто из нас тогда ещё не знал). Осторожный уже в то время редактор на случай неудачи с оптическим прибором наклеил эти картинки на узкую полоску бумаги, окаймлённую перфорацией. Получилось что-то вроде дружеского шаржа на диафильм в стране лилипутов. Открывался номер новинкой: надоело всё время критиковать своего брата-студента. Решили критикнуть руководство. Выбрать в качестве объекта критики директора Ф.И. Стебихова никому в голову, к счастью, не пришло: все хотели продолжать учёбу. Остановились на кандидатуре заместителя директора по административно-хозяйственной части Н.Г. Морозовского. Повод был: в общежитии титан не работал. И вот несколько первых кадров трогательно повествовали о том, как бедные студенты страдают от отсутствия кипятка нравственно и физически, а в то же время Наум Григорьевич с супругой смакуют ароматный чай из блюдцев под весёлый говорок огромного самовара. Причем я бы не сказал, что Слава Ляшков, изображая Наума Григорьевича, очень уж льстил ему. Повесили мы эту ленту в самом большом простенке в коридоре и пошли слушать концерт. Выходим в антракте - газеты нет. Узнаем, что она, влекомая за один из концов объектом критики, произвивалась, как ядовитая гадина, в партком и скрылась там. А парторг в это время успокаивает оскорблённого в лучших чувствах героя нашего сериала. Вызова "на ковёр" мы не дождались, но и газеты больше не увидели. Она упокоилась в архивах комитета комсомола. Так мы на собственном опыте познали, что начальство критиковать - что тигрицу целовать: удовольствия ни на грош, а страху не оберешься. И сделали соответствующие выводы.

Слава наша росла и выплеснулась сначала в район, потом в область. На районных и областных комсомольских конференциях выходили по три номера "Тарана" за один вечер. Первый появлялся сразу после отчётного доклада и два - во время прений. Как это удавалось, я сейчас уже плохо представляю. Помню только, что к этому делу привлекались человек десять молодых художников и поэтов районного и областного масштаба соответственно. Себя помню снующим как челнок между рабочим столом и большим залом Окружного дома офицеров, где заседали и выступали делегаты. Помню ещё молчаливого серьёзного дядю в полувоенном облачении, который только и делал, что заглядывал нам через плечо. И только однажды, увидев, что я использую известный анекдот об обретении жилетки, потерянной в прошлом году путём надевания её под рубашку, заметил, что, дескать, рабочие, о которых шла речь, не виноваты в том, что баня у них не работает. Я их и не винил. Просто сочувствовал в весёлой форме. Поэтому молча пожал плечами и со щенячьим легкомыслием оставил рисунок в номере. Последствий эта мелочь не имела. Наш "Таран" был даже награждён грамотами райкома и обкома ВЛКСМ. С первой грамотой дело было так. К очередному комсомольскому собранию нас обязали выпустить очередной номер. Собрались у кого-то дома. Актив - два листа чистой бумаги, четыре часа на выполнение задания, скудный и нудный материал - был скорее пассивом. Поскучали. Потом хозяин с убежденностью Джордано Бруно заявил, что необходим стимулятор. Его он представил в виде бутылки самогона и половинки солёного огурца. По мере уменьшения содержимого бутылки росли наши способности делать из ничего что-то. Уговорив бутылочку до конца, мы завершили наш труд и пришли с оправдательным рулоном под мышкой на уже начавшееся собрание. Заняли в актовом зале самый задний столик. Не успели перевести дух, как встает секретарь Ленинского РК ВЛКСМ товарищ В. Кропп и объявляет, что редколлегия "Тарана" награждается грамотой. Сам грамоту в руках держит и в зал смотрит: где, дескать, наши герои? А "герои" за спины впереди сидящих прячутся и получать награду не спешат, поскольку всех малость развезло. Заминка грозила перейти границу приличия, когда меня, зажав с двух сторон, поставили в проход и, злобно прошипев: "Ты редактор! Ты и получай", легонько подтолкнули. Пока я шёл между столами, то за них держался. Но дальше было открытое пространство, а потом лесенка на сцену (а она без перил!). А ещё дальше стоял секретарь райкома, но которого дышать было никак нельзя, а он поздравительно стал трясти мою руку. Причём в знак особого расположения долго тряс. Вспомнив рассказ о ныряльщике, зажатом тридакной, который не дышал под водой пять минут, я тоже выдержал пару минут и сделал выдох, уже спускаясь со сцены. Дохнул в сторону открытого окна, но сидящие в первом ряду почему-то повели носами и посмотрели на меня с подозрением. Кажется, эта грамота ещё хранится у меня дома в напоминание о колоссальных резервах человеческого организма.

Вторая грамота вместе со всеми номерами "Тарана" долго лежала в безвестности в сундуке на чердаке корпуса N1, где мы когда-то готовились ловить то ли диверсантов-парашютистов, то ли зажигательные бомбы, и в середине семидесятых годов была предана аутодафе во имя пожарной безопасности.

В заключение добавлю, что по настоятельным просьбам студентов прощальный номер "Тарана" выходил четыре раза. Но уехал в Москву Троц, остальным надо было писать диплом. "Тарана" не стало. Два раза он жизнеспособно возрождался. Один раз это сделали Д. Боровицкий, И. Смагина и С^о, второй - Р. Воронов, А. Чикурин и др. Была ещё пара единичных попыток возрождения газеты, но это было уже давно. Умерла не только газета, умерла традиция. А у меня впереди ещё маячили редакторские и все прочие обязанности по выпуску первого номера малотиражной газеты "Полёт". На большее руководство института считало меня неспособным, и мне долго пришлось доказывать противное. А всё из-за Володи Орлова и В.Я. Крылова.

Продолжение

Продолжение было типовым для преподавателя высшей школы: диплом, работа на кафедре конструкции самолётов, аспирантура - сначала у В.И. Путяты, а после его отъезда в Киев у Л.И. Кудряшева, защита кандидатской диссертации и все прочие ступени преподавательского табеля о рангах. С 1966 года по рекомендации ЦСКБ занялся гидродинамикой невесомости. Организовалась небольшая научно-исследовательская группа. Работать было интересно. Приходилось контактировать со многими специалистами, стоящими на передовых рубежах, из институтов АН СССР, знаменитых конструкторских бюро. По этой тематике защищена была одна докторская и две кандидатские диссертации. Большинство наших изобретений связано с этой тематикой.

Наиболее интересной должна была быть серия экспериментальных работ по испытанию моделей систем обеспечения многократных запусков ЖРД в условиях невесомости, предназначенных для объектов, исследующих дальние планеты солнечной системы. В проекте, кроме нас, участвовали МАИ и два ведущих КБ. Опытная установка была готова, но началась перестройка, и установка отправилась не на борт станции "Мир", а в металлолом. После этого я занялся только учебной работой. Написал одну главу учебника. Через семь лет после выхода книги получил гонорар, не очень достаточный для амортизации протёртых брюк.

Итоги

Перебирая в памяти дела минувшего шестидесятилетия, прихожу к заключению, что жизнь - это всё-таки интересная штука. И мне в ней повезло. Я получил в институте специальность инженера-технолога по самолётостроению, защитил кандидатскую диссертацию по специальности "Теплотехника", докторскую - по специальности "Конструкция летательных аппаратов", мне присвоено звание профессора кафедры аэрогидродинамики. Интересны были и преподавательская, и научная стороны работы. Не соблюдая хронологии и степени значимости, перечислю, что мне удалось сделать как в одиночку, так и вместе со своими сотрудниками:

- разработано несколько новых типов капиллярных систем разделения жидкой и газовой фаз в топливных баках космических объектов в условиях невесомости;

- предложен и исследован способ воздействия акустического поля на динамику и статику жидкостных систем в условиях невесомости (эту тему, по рассказу сотрудника Института космических исследований (ИКИ), в середине семидесятых годов предлагали сотрудники НАСА (Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства, США) для совместной разработки, но в ИКИ о наших работах не знали и ответили, что в СССР этим вопросом никто не занимается, и альянс не состоялся);

- из нескольких метров водопроводных труб, набора стеклянных и резиновых трубочек, вытащенного из свалки диффузора гидротурбины собрал экспериментальные установки и провёл серию опытов, результаты которых были использованы в учебной литературе в нашей стране, цитировались за рубежом, отмечены в сборнике "Механика в СССР за 50 лет";

- принимал участие в постановке новых учебных дисциплин, связанных с введением новых специальностей;

- получил 25 авторских свидетельств на изобретения;

- принимал участие в подготовке многотысячной армии специалистов, создавших в свое время лучшие самолёты и космическую технику (некоторые преподают в СГАУ; В.Г. Шахов заменил меня на должности заведующего кафедрой аэрогидродинамики);

- разработали интересную экспериментальную методику, позволившую на очень скромном оборудовании проводить такие эксперименты, которые в солидных НИИ проводятся на установках, недоступных нам даже в мечтах;

- создали специальную лабораторию, на установках которой провели исследования гидродинамических процессов, протекающих в топливных баках космических объектов при переходе от невесомости к малым перегрузкам (сейчас нужда в ней отпала, лаборатория ликвидирована);

- спроектирована, изготовлена, установлена и подготовлена к эксплуатации сверхзвуковая аэродинамическая труба с рабочей частью 150ґ 150 мм (погибла по требованию представителей прессы, пожелавших на этом месте воздвигнуть "Дворец печати", каковой за 20 лет долгостроя превратился в гостиницу для газовых магнатов или что-то в этом духе, пока не ясно - долгострой продолжается);

- спроектировали, изготовили, установили и ввели в эксплуатацию "падающую установку" на полторы секунды практической невесомости (была демонтирована по требованию машинисток канцелярии как дающая слишком много тени);

- созданы установки для визуализации течений в газовой подушке при наддуве баков космических объектов, с помощью которых наша группа совместно с одним из руководящих работников ЦСКБ отрабатывала новые методы и устройства наддува баков ракет (установки затерялись при очередном переезде кафедры);

- проведены различные конкретные частные (к общим нас не допускали) разработки по заданиям КБ;

- работал со многими интересными людьми.

В первую очередь, вспомню главного конструктора Куйбышевского бюро автоматических систем И.А. Бережного. Он находил время не только постоянно следить за нашей работой, выполняемой по заданиям его КБ, но и самому участвовать в экспериментах, обсуждениях результатов, определении направления дальнейших исследований. Он был в курсе всех последних достижений в интересующих его областях. Новые идеи били из него фонтаном. Иногда мне казалось, что даже из "Мурзилки" он может извлечь что-то полезное для своих систем.

Д.И. Козлов вспоминается, главным образом, как "Заказчик". Но не могу не отметить его запоминающуюся доброжелательность по отношению к СГАУ, не забываю я и о том, что это он подписал список тем для нашего университета, который на 30 лет определил мою научную судьбу.

С Н.Д. Кузнецовым мне несколько раз приходилось говорить о возможных приложениях разработок нашей группы, и каждый раз я встречал доброе, деловое отношение.

Академик Ю.А. Рыжов, бывший ректор Московского авиационного института, был руководителем постоянно действующего семинара заведующих кафедрами аэродинамики и начальников аэродинамических отделов предприятий всей страны. Многие, наверное, помнят его выступления в Верховном Совете в начале 90-х годов, выделяющиеся ясностью мысли, чёткостью её изложения. Это он, услышав, что я буркнул себе под нос реплику об отсутствии учебника, принял практические меры по устранению такого положения. Результатом этих мер стал учебный комплекс, отмеченный в 1999 году премией Президента в области образования.

Встречи с другими известными людьми были значительно менее продуктивными, и боюсь, что их перечисление может быть понято как "примазывание" к чужой славе. Поэтому ставлю точку и попробую подвести баланс.

Итак, что мы имеем в конце концов (кроме уже отмеченного): 10 похвальных грамот (за школу), нагрудные знаки победителя ушедших в прошлое социалистических соревнований, знаки отличника несуществующих министерств и почётного работника существующего, знак изобретателя страны, которой нет, знак "Строитель Байконура", медали, грамоты, благодарности (одна из наиболее ценимых мной - благодарственное письмо от выпускников СГАУ). Если всё прикрепить сразу, получается внушительно, хотя ордена и отсутствуют. Но ведь дело не только в них. Лучшая награда для преподавателя и научного работника - плоды его труда.

Разве не интересно было выявить в процессе опытов такой акустический эффект, который специалисты поначалу не хотели признавать? А какое удовольствие доставляет удачное решение сложной задачи! Любопытно было наблюдать за лётчиком, который "сам себя подбил", когда мы в нашей лаборатории показали ему на модели, как протекала его аварийная ситуация. Интересен был и поиск мер по предупреждению таких ситуаций. А участие в технической экспертизе! А решение задач, на первый взгляд не имеющих решения! Из них запомнилась попытка перемещения газовых пузырей в нужном направлении с помощью акустического поля.

Сделали модель топливного бака, вставили вибратор, налили воды. Включили. Вместо того, чтобы удаляться от вибратора или, на худой конец, просто всплывать, пузыри устроили совершенно дикую пляску в том районе, в котором их настигло поле (позже мы узнали, что этот эффект так и называется - "пляска пузырей"). Показали это научному сотруднику из Акустического института АН СССР. Она весьма искренне сказала: "Как интересно!" Мы поняли, что надеяться надо на себя. И у нас получилось: пузыри стали двигаться в нужном направлении с нужной скоростью, что подтвердили опыты, проведённые в условиях невесомости на летающей лаборатории в Лётно-исследовательском институте.

А потом один их космонавтов, выступая на встрече с коллективом СГАУ и рассказывая, в частности, об одном из запомнившихся ему удачных экспериментов на орбитальной станции "Мир" - о сепарации в невесомости газовых пузырей с помощью ультразвука, не подозревал, что идея этого опыта и его первоначальные этапы были результатами работы маленькой научно-исследовательской группы кафедры аэродинамики СГАУ.

Многое было сделано, многое осталось незавершенным.

Разве всё вспомнишь?

Быльём поросло!