"Свежая газета. Культура": Наш юбиляр

Интервью с профессором Самарского университета Сергеем Алексеевичем Голубковым.

Г.Ю.: Сергей Алексеевич! Мы все, знающие Вас люди, друзья и знакомые, студенты и выпускники, сердечно поздравляем Вас с замечательным юбилеем! Здоровья и новых творческих свершений! Радости Вам в общении с коллегами и студентами! Как бы Вы сами сказали: «75 лет — это только дата в паспорте. У человека могут быть разные возрасты». Поделитесь «секретами» своего возраста.

С.А.: У каждого возраста есть свои минусы и свои плюсы. И в каждом возрасте свои коэффициенты продуктивности. Немного статистики. Я 52 года тружусь в филологии. За это время мной опубликовано 415 текстов: 10 книг, 180 научных статей, 216 научно-популярных и публицистических статей. За последние 10 лет я сделал в четыре раза больше публикаций, чем за предшествующие 40 лет. Это, так сказать, к вопросу о работоспособности в пожилом возрасте. Да, что-то убывает, скажем, физическая мобильность, но что-то, напротив, приобретается, например, ментальный опыт. Смотря как посмотреть. Тут как в песне поется: «У природы нет плохой погоды, каждая погода – благодать…». Так и в возрасте.

Г.Ю.: Самарская общественность Вас знает как замечательного вузовского преподавателя, маститого ученого, неустанного труженика филологического пера. По профессиональному мастерству Вы прирожденный филолог. Но мало кто знает о Ваших других увлечениях, о Ваших инженерно-технических интересах, о своеобразном споре «физика» и «лирика» в период выбора профессии. Раскройте еще один «секрет» Вашей биографии.

С.А.: В круг моих отроческих и юношеских интересов и увлечений входили занятия и радиотехникой (помню запах горячего свинцово-оловянного припоя и расплавленной канифоли), и фотографией, и разнообразным техническим моделированием. А затем пришла пора и любительских киносъемок. В 1960-70-е годы увлечение кинолюбительством вообще стало достаточно популярным. Кинокамеры со сменными объективами, монтажные столики, бобины, бачки для проявки пленки, химические препараты, пластмассовый шрифт для титров… Целое отдельное хозяйство. Ходил в ту пору анекдот: «Хочешь разорить друга? Подари ему киноаппарат». Понятно: все остальное он вынужден будет приобрести сам. Можно было проявлять пленку самому, а можно было просто сдать в соответствующий фотосалон Дома быта «Горизонт». Правда, однажды мне там, к великой досаде, запороли три кинопленки, что, увы, непоправимо и ничем не компенсируешь сию утрату. Случалось и такое… А дома стрекотали грейпферные механизмы любительских кинопроекторов, пропуская 8- или 16-милимметровую пленку, домашние терпеливо пережидали паузу, когда на ненадежных склейках вдруг рвалась при показе пленка и кинолюбитель, нервничая, заправлял наспех подклеенную пленку в проектор снова. Маленький домашний праздник: люди смотрели свои собственные фильмы как документы частной жизни. Это турпоездка на юг, отдых на даче, первые шаги ребенка, приезд родственников…

Но моим «первым институтом» были мама и бабушка. Когда я был еще дошкольником, моя бабушка, Ольга Николаевна Евтеева, рано выучила меня бегло читать, пыталась еще учить немецкому и французскому языкам, давала уроки музыки (бабушка играла на фортепиано, училась после гимназии в Самарской народной консерватории). Бабушкина память бережно хранила выученные еще в гимназические годы тексты баллад В. Жуковского, стихотворений А. Пушкина, правила грамматики, иногда сопровождаемые «учебными стихами» для лучшего запоминания. Ее образовательные старания диктовались ее глубоким убеждением в необходимости гуманитарного образования, чем бы потом человек как профессионал ни занимался в жизни.

Мама моя, Елена Алексеевна Евтеева, стала инженером больше по желанию своего отца, нежели по собственному волеизъявлению. Родители не отпустили любимую и единственную дочку в неведомое. Индустриальный институт, специальность инженера-механика, завод со странным названием «почтовый ящик № 59» (это потом он стал легально называться заводом имени Масленникова) − все это был во многом продиктованный дедом путь. Он и сам восемнадцать лет проработал на этом заводе. Гуманитарные интересы, таким образом, не став основной профессией, перешли в область любимых увлечений.

Мама ходила в поэтический кружок, которым руководил поэт Н.Ф.Жоголев, печаталась в выходившем тогда в Куйбышеве альманахе «Волга». А в отпускные и просто выходные дни бралась за краски (самым сильным у мамы было именно увлечение живописью) или проводила часы за стареньким роялем «Шрёдер». И, конечно, все, что не удалось реализовать в собственной жизни и чем она жила, становилось темой наших бесчисленных разговоров. Приохотила она меня не только к чтению стихов, но и к сочинительству.

И это еще не всё. Наверное, по семейной традиции (моя бабушка и мама в разные годы занимались в драматических кружках) я, учась в старших классах, тоже ходил в драмкружок. Вернее, сразу в два таких кружка. В моей последующей профессиональной жизни мне очень пригодился этот опыт занятий в драматических кружках. Школьным драмкружком руководил учитель черчения и рисования Иван Михайлович Завылов, а драмкружком в Доме учителя – артист ТЮЗа Алексей Ефимович Симкович.

Поэтому внутреннего спора между «физиком» и «лириком» не было: гуманитарием, филологом я стал не задумываясь, органично.

Так я естественно оказался и в Школе юного филолога, которая находилась во Дворце пионеров (сейчас Дворец детского творчества). Руководителем легендарной Школы юного филолога был хорошо знакомый многим поколениям куйбышевских учеников Василий Павлович Финкельштейн: авторитетная личность, любимый своими учениками учитель.

Школа была, если хотите, общегородским Гуманитарным Клубом школьников, всемерно способствовавшим их общему развитию. Бывшие «юные филологи» реализовывали себя не только в гуманитарной области, кто-то поступал и в технические вузы – скажем, в политех или в авиационный, но та общекультурная подпитка, которую они получили во Дворце пионеров у Василия Павловича, несомненно, помогала им и в дальнейшие годы в избранной профессии. Культурный ресурс – это тот багаж, который никогда не бывает лишним.

В.П.Финкельштейн имел уйму человеческих и профессиональных контактов, что позволяло ему привлекать к лекторской работе многих известных куйбышевских ученых, режиссеров и актеров. Выпускник Саратовского университета, Василий Павлович сохранил добрые связи со своими однокашниками по студенческой поре, ставшими профессорами Куйбышевского пединститута − Серафимой Васильевной Фроловой и Виктором Алексеевичем Бочкаревым. И всех известных ученых, деятелей культуры он зазывал к своим «юным филологам». Кого мы только ни слушали в те годы в стенах Дворца пионеров! И искушенного в ораторском искусстве Льва Адольфовича Финка, тогда преподававшего эстетику в Куйбышевском политехническом институте; и страстного Иосифа Марковича Машбиц-Верова – неутомимого исследователя творчества А.Блока и В.Маяковского; и увлеченного горьковеда Лидию Ивановну Янкину; и гремевшего по стране в то время театрального режиссера Петра Львовича Монастырского… Многие десятки славных имен, которыми по праву гордится наш город! Все мои детские и юношеские яркие впечатления и гуманитарные увлечения определили мой профессиональный путь.

Г.Ю.: На Ваше становление как филолога безусловно повлияли Ваши учителя. Сегодня Вы хранитель и выразитель традиций самарской филологической школы. Расскажите, пожалуйста, о Ваших учителях, о их профессиональных и человеческих особенностях.

С.А.: Вехами моей студенческой жизни стали судьбоносные встречи с институтскими преподавателями, оказавшими большое влияние. Профессора Я.А.Роткович, В.А.Бочкарев, И.М.Машбиц-Веров, С.В.Фролова, И.В.Попов, доценты М.С.Силина, Л.И.Янкина... У каждого из них был свой неповторимо-индивидуальный лекторский стиль, своя манера общения со студентами. Бесспорно, одним из ярких впечатлений студенческой жизни было появление в аудитории Иосифа Марковича Машбиц-Верова, читавшего лекционный курс по русской литературе рубежа XIX-XX вв. В 1969 году Куйбышевское книжное издательство выпустило его монографию «Символизм и путь Александра Блока». Мы, тогдашние студенты-филологи, были свидетелями как самого процесса рождения книги, так и праздничного душевного подъема автора в связи ее выхода. За плечами И.М.Машбиц-Верова к той поре была уже большая жизнь, полная позитивных событий, научных удач, связанных с профессиональным становлением литературоведа, критика, вузовского преподавателя. Но была в этой жизни и черная полоса драматических испытаний, растянувшаяся на долгих семнадцать лет (судебные процессы 1930-х, осваивание мрачных пространств печально известного ГУЛАГа). Вернувшись, Иосиф Маркович сумел в значительной мере наверстать упущенное, написать задуманные в давние годы книги. Конечно, тут сказался и профессиональный опыт 1920-1930-х годов, ведь к концу тридцатых И.М.Машбиц-Веров был уже сложившимся ученым. После досадного перерыва, во второй половине жизни судьба подарила увлеченному филологу более или менее спокойные годы, наполненные творчеством. Посчастливилось прожить 89 с половиной лет и осуществить многие из заветных замыслов. Он стал моим научным руководителем, когда я поступил в 1970 году в аспирантуру. Встречи и беседы с ним были всегда радостными событиями. Открывался масштаб большой незаурядной Личности.

Друзья юных лет будут многое определять на протяжении последующих десятилетий: школьный друг Александр Петрович Породенков; однокурсник, бесконечно влюбленный в литературу, темпераментный увлеченный книжник Владимир Петрович Тарсуков; медик, врачующий словом и всю жизнь тянущийся к поэтическому самовыражению, Станислав Петрович Анисимов.

Г.Ю.: Сергей Алексеевич, Пушкин в стихотворении «Городок» пишет: «На полке за Вольтером Вергилий, Тасс с Гомером Все вместе предстоят». Каков Ваш «Городок»?

С.А.: В детстве одной из первых серьезных прочитанных книг было повествование Е.В.Тарле «Наполеон». За ним последовало запойное чтение исторических романов самых разных авторов. Эпохи громоздились одна на другую, перед глазами возникали императоры и полководцы, инсургенты разных мастей и монахи-отшельники, писатели и живописцы. Позже я стал обладателем восьмитомника В.О.Ключевского, и хорошо изложенные лекции знаменитого историка увлекали меня не меньше художественной прозы. На волне этого устойчивого интереса к историческим повествованиям прошло и более поздное знакомство с романом Василия Шукшина «Я пришел дать вам волю». А уже в конце века двадцатого стала доступна отечественному читателю и многотомная историческая проза Марка Алданова…

В репертуар профессионального чтения год от года входили десятки книг, с каждой из которых складывался свой сюжет отношений. Мемуарная трилогия Андрея Белого, импрессионистически окрашенная проза Ивана Бунина и Бориса Зайцева, саркастическая поэзия Саши Черного, бытоописательные рассказы-сценки Пантелеймона Романова, лирика Арсения Тарковского, изобилующие ретроспективными планами «городские повести», открывшие неожиданного Юрия Трифонова. Рубеж 1980-1990-х годов стал временем многообещающей встречи с книгами Владимира Набокова. В сознание как настоящее откровение входил мир забытых русских слов, не испорченных идеологическими привнесениями и безнадежной пошлостью угрюмых газетных штампов. А еще позднее не менее остро была воспринята странная, удивительная проза Сигизмунда Кржижановского, искрящаяся интеллектуальными парадоксами, причудливой игрой словесной вязи. Проза, «задержанная» на целую вечность (почти 70 лет!), но не потерявшая своей привлекательной новизны.

Г.Ю.: А как так получилось, что, читая в основном «серьезную» литературу, Вы проявили интерес к комическому?

С.А.: Так сложилось, что основной темой моих научных размышлений и разысканий стало изучение поэтики комического в прозе, исследование самой повествовательной техники смешного. Этому посвящены мои книги «Мир сатирического произведения» (1991), «Гармония смеха: комическое в прозе А.Н.Толстого» (1993), «Комическое в романе Е.Замятина «Мы»» (1993), «Мозаика смеха»: поэтика комического русской прозе первой трети ХХ века» (2004), «Техника смешного в литературном произведении» (2014), «Текст и контексты времени» (2017), многие десятки статей. Наверное, это пристальное внимание к юмористической стороне жизни вело свое происхождение еще из детских лет, от моих домашних, от какой-то внутренней расположенности моего характера. В нашей семье нередко шутили и смеялись. Мама делилась смешными историями, приходя с работы. Однажды она рассказала о подлинных «муках творчества» одной работницы, которая собиралась получить от профсоюза денежную помощь на решение своих стоматологических проблем, но никак не могла в заявлении четко сформулировать, на что именно ей нужны деньги. Фраза «прошу вставить зубы через завком» была отринута, как и другая: «прошу предоставить зубы». Варианты возникали один за другим. «Прошу обеспечить зубами», «прошу снабдить зубами», «прошу вооружить зубами», «прошу выдать зубы». А где-то в другом цехе почти одновременно другая сотрудница мучилась с текстом аналогичного заявления. Говорят, потом, оба эти заявления рассматривали на заседании профкома, и, подводя итоги обсуждения вопроса, председатель профкома милостиво предложил «удовлетворить обеих сотрудниц» и «дать им по зубам». Потом сослуживцы с удивлением отмечали: «А наша Зинка-то оказалась пробивной: «Выбила-таки себе зубы»!»

Мой опыт общения с коллегами, прежде всего, с таким большим ученым и остроумцем, как Владислав Петрович Скобелев, всегда убеждал меня в том, что умение видеть смешное в жизни и умение осмысливать то смешное, которое запечатлено в литературных произведениях, по сути являются сообщающимися сосудами, помогающими стереоскопически воспринимать все сущее.

Г.Ю.: Сергей Алексеевич, Вы окончили Куйбышевский педагогический институт с красным дипломом, Вы Ленинский стипендиат. Казалось бы, Ваши вузовские успехи проложили Вам прямую дорогу в аспирантуру. Но получилось так, что Вы успели и поработать учителем в деревне, и «потянуть армейскую лямку». Были ли это время «бесцельно прожитыми годами», или приобретенный опыт учительства и армейской службы Вам был полезен?

С.А.: Я бы так сказал: в жизненном опыте каждого человека нет ничего лишнего и случайного. Надо только уметь извлечь из всего этого продуктивный смысл. Филологический капитал – это не только прочитанные книги и осмысленные научные концепции. Люди, встреченные на жизненном пути, – это тоже «живые книги». Ими не надо пренебрегать, их надо внимательно «прочитать» и понять. Это все так или иначе будет востребовано и пригодится. Приведу одно только наблюдение. Хотя я после окончания института проработал в Богатовской средней школе всего один год, этот период дал мне новый социальный опыт. И в моем дневнике, который я тогда вел, появилась запись: «Тут, в селе, приходится быть учителем не от звонка до звонка, а, наверное, круглосуточно. Все ведь знают, что ты педагог. Профессию, как портфель, не отставишь хотя бы на время в сторону. Случайная встреча, случайный вопрос, а ты должен серьезно предъявить в любой ситуации свои читательские оценки, свой внутренний учительский мир, свое миропонимание, в конце концов. Наверное, сельский учитель сродни миссионеру, денно и нощно обращающему в свою веру встреченных им людей». Мне, тогда достаточно романтически настроенному, очень нравилось это старинное слово – «миссионер». Откуда-то из памяти, из давнего институтского курса истории древнерусской литературы всплыли христианские миссионеры, распространявшие свое влияние в толпах язычников. Наверное, они, в самом деле, занимались этим каждодневно и ежечасно. Вот и он, как я тогда наивно и высокопарно рассуждал, будет обращать новых знакомых в веру! Только веру филологическую.

Г.Ю.: Мы с Вами сходимся во мнении, что научная работа должна «созреть» и даже «отлежаться»: она не пишется только по плану, утвержденному министерством. Как «созревали» Ваши диссертации?

С.А.: Они вызревали достаточно медленно. Тут важно было самому прийти к выводу: что тебе в первую очередь важно – быстрый результат любой ценой или сам процесс научного творчества, сам процесс научного поиска. Результат – это защищенная диссертация, получение искомой степени, так сказать, «погоны». А процесс – это повседневная жизнь увлеченного филолога-исследователя. Филологические диссертации во все времена не делаются быстро. Сбор материала и его многоаспектного осмысления требует времени. Таких работ важен историко-литературный контекст, общий кругозор, которые надо набрать, накопить. Диссертация – это ведь не только более или менее умело сделанный текст. Это в известной степени зеркало, в котором отражается вся личность автора.

Г.Ю.: Сергей Алексеевич, когда Вы рассказываете о своих научных командировках и стажировках, делитесь своими впечатлениями о путешествиях, то всегда поражаете сенсорными подробностями и топографической точностью воспроизводимых деталей (запах, цвет и даже количество шагов до поворота и куда нужно повернуть, чтобы попасть на нужную улицу или тропинку). Я имею в виду Ваши увлекательные рассказы о Москве, Воронеже, Кисловодске и городах Болгарии, Германии и Америки. Как Вам это удается воспроизвести в слове то, что могло быть уже давно? Каковы «секреты» Вашего восприятия и, может быть, самые запоминающиеся впечатления?

С.А.: Это мой опыт «родовитого» горожанина. Окидывая взором своих разнопоколенных предков и осмысляя их судьбы, я подумал, что являюсь горожанином в пятом поколении (если, скажем, учесть опыт самарской жизни и укорененности в городе прапрадеда Степана Осиповича Барсукова и опыт симбирской жизни прапрадеда Никиты Никитича Голубкова и его близких). Потому так естественно и комфортно ощущалось мне в самых разных городах: Москве и Ульяновске, Петербурге и Риге, Казани и Тбилиси, Вюрцбурге и Праге, Лос-Анджелесе и Пловдиве, Сан-Франциско и Сан-Диего, Друскининкае и Кисловодске. Я читал эти разноликие города как занимательные книги с многомерными этажами разных смыслов. Поэтому в 2010-е годы меня и потянуло читать многолетний лекционный курс «Литературная метагеография», написать в 2010-м году книжку «Семантика и метафизика города: «городской текст» в русской литературе ХХ века», опубликовать много статей на эту тему.

Г.Ю.: Когда мы были в Елшанке на конференции, посвященной Ирине Кнорринг, то нас, как оказалось, принимала в своем деревенском колоритном доме Ваша бывшая ученица. Подумалось, что Вас все знают. И таких неожиданных радостных встреч выпускников с Вами я наблюдал немало. Наверное, уже не одно поколение выпускников благодарно Вам за встречу с Вами. Что Вы по этому поводу можете сказать.

С.А.: Встречи и разговоры с бывшими выпускниками – это самый желанный гонорар, который преподаватель получает за свою работу. Ведь становится очевидным, что именно за многие годы осталось в душах учеников от нашего с ними общения. Если в глазах выпускников стоит ненаигранная радость, значит, какие-то семена добра и знания все-таки взошли и наше общение было ненапрасным.

Г.Ю.: Сергей Алексеевич, Вы прошли, как сказал бы наш незабвенный Владислав Петрович Скобелев, славный путь «пролетария умственного труда»: были студентом, деканом, заведовали кафедрой, возглавляли и возглавляете разные комиссии, советы, общества. Что для Вас должность? Здесь ведь тоже заметен если не «секрет», то парадокс: у Вас, так сказать, слишком много для интеллигентности, чтобы занимать должность. Но Вы успешно и неконфликтно руководили коллективами. В чем «секрет»?

С.А.: Если взять такие словосочетания, как «профессор Иванов», «декан Петров», «заведующий кафедрой Сидоров», то все зависит от, того, какой акцент сделан – на должность или на фамилию. Должности преходящи, фамилия остается с тобой. И ей не нужно изменять. Потому надо быть самим собой, не стремиться казаться кем-то бóльшим, чем ты есть на самом деле. Очень мудра арабская пословица: «Не говори громко о тебе, пусть другие о тебе хоть тихо скажут». А чем секрет неконфликтного руководства? Не знаю. Мне просто всегда по-человечески интересны те люди, с которыми меня связывает работа и общение. И в основе отношений должен быть этот интерес к коллеге. Надо апеллировать к лучшему в человеке, но учитывать (не афишируя) и те негативные качества, которые в нем могут быть.

Г.Ю.: И последний вопрос: каким Вы видите или хотели бы видеть будущее вузовской школы и отечественной филологии?

С.А.: Я всегда считал, что историк и филолог – вечные профессии. Пока продолжается совокупная жизнь народов, человечества, до той поры будет нужда и в тех аналитиках и толкователях, которые разбираться в исторических фактах и процессах. Точно также, пока человечество создает тексты, на каком бы носителе они ни закреплялись – бумажном или электронном, всегда будут существовать дотошные аналитики-филологи, которые будут находить системные связи в сложных вербальных конструкциях. Так что, на мой взгляд, ни о какой «осени филологии» речи не идет.

Интервью провел

Геннадий Юрьевич Карпенко, д.ф.н., профессор кафедры русской и зарубежной литературы и связей с общественностью

Источник: Свежая газета. Культура | № 15–16 (236–237) | август 2022